В последний день 1901 года, в десять утра, произошло эпохальное событие — в воздух поднялось первое величество. До этого там колбасились только два высочества, не считая народ попроще, и данное событие было должным образом запечатлено на пленку (ГОМО только что освоило выпуск пленочных фотоаппаратов). Погода была прекрасной — минус три, солнце и полное отсутствие ветра.
Первое время я с некоторым беспокойством оглядывался в зеркало заднего вида, специально для этого привинченное слева от меня, — не плохо ли пассажирке? Но ей, похоже, было хорошо. Она слегка раскраснелась и выглядела так, как будто была моложе меня не на три года, а на все двадцать.
Набрав километр высоты и выйдя на курс вдоль железной дороги, я слегка прибрал газ — не особенно громкий гул моторов превратился в уютное урчание. Зафиксировав курс, я снял руки и ноги с управления и, пересев на край кресла, повернулся назад — так я оказывался лицом к пассажирке, по другую сторону ее столика.
— Ну и как вам полет?
— Замечательно, гораздо лучше, чем ехать в карете. И совсем не страшно.
— Ну тогда можно и приступать, даже не знаю, как это назвать, к ланчу, наверное. Вам чего налить, водки, коньяку, вина?
— Вина, пожалуйста.
— Ладно, а мне за штурвалом можно только пиво. Вот там внизу ящичек, откройте.
— Надо же, бананы, ананас… а это что? И откуда?
— Это киви, из Новой Зеландии.
За неспешной беседой я регулярно поглядывал вниз, не сильно ли мы отклонились от железки, и пару раз ненадолго возвращался к управлению, поправить курс.
— О, а это уже Москва? — заинтересовалась Мария Федоровна.
— Нет, пока только Подольск. До Москвы лететь еще минут двадцать. И как ни жалко прерывать наше общение, но мне пора пилотировать.
Я начал потихоньку снижаться, по опыту зная, что наилучшая высота для экскурсии над большим городом — где-то метров пятьсот.
— Какая прелесть! — восхитилась императрица, когда мы пролетали над Царицынской усадьбой.
Я взял курс на Кремль. После второго круга над ним пассажирка заявила:
— Великолепно! Обещайте мне, что как-нибудь покажете с воздуха и Петербург!
— Обязательно, — согласился я, — а лет через несколько, когда самолеты станут посовершеннее, и в вашу родную Данию можно будет слетать.
Мы повернули обратно, и я снова начал набирать высоту. По дороге домой в небе уже начали попадаться небольшие облака, и я, прибавив газу, чуть задрал нос. «Пересвет», практически пустой, да к тому же с наполовину выработанным бензином, бодро полез вверх. Полтора километра… два… два с половиной… Мы летели над редкими облаками. Сейчас-то мне такое зрелище казалось обыденным, но я помнил, каково было увидеть это в первый раз. Я глянул в зеркало — судя по виду, императрица была потрясена. Я открыл рот, чтобы прокомментировать зрелище, но тут мое ухо уловило какой-то посторонний призвук в работе моторов. Я прислушался — так и есть, левый звенит. Опять, значит, коренные подшипники… Это было нашей едва ли не самой большой головной болью в моторном производстве. Мало того что треть уходила в некондицию, так и среди прошедших ОТК каждый двадцатый выходил из строя задолго до выработки ресурса.
Вообще-то «Пересвет» мог нормально лететь на двух моторах, а пустой — так и вовсе на одном, но выключать инвалида я не стал. Да, при выключении в моторе пришлось бы менять только подшипник, а продолжение работы приведет к списанию всего мотора, но не хотелось показывать императрице, что у инженера Найденова что-то может пойти не так. Хрен с ней, железякой дюралевой, имидж важнее, а на малом газу еще час она точно проработает.
Я прибрал крайний левый сектор.
На подлете к Серпухову нас ждал сюрприз. Со стороны Оки приблизились два «Святогора» и пристроились к нам по бокам и чуть сзади — эскорт, однако. Я снизил скорость, чтобы тихоходные «истребители прикрытия» не отставали. Присмотрелся, кто их пилотирует, — ага, Михаил и Гоша. Императрица тоже узнала сыновей и помахала им рукой из окна. Вот и Георгиевск…
— Огромное вам спасибо, это было незабываемо! — с чувством сказала мне Мария Федоровна, когда я помогал ей спуститься на землю по трапу из трех ступенек.
Через день дамы покидали Георгиевск.
— Будете в Петербурге — обязательно жду в гости, — сказала императрица на прощание. — Помните, что теперь двери Аничкова дворца для вас всегда открыты.
«Тузик» долго, почти две минуты, разбегался по заснеженному полю, но наконец взлетел. Тяжело взлетел, неуверенно… Посторонний наблюдатель смог бы заметить, что это какой-то не совсем обычный «Тузик» — с обрезанными крыльями и ненормально низко расположенным центропланом, так что было непонятно, где там может поместиться пилот. Но посторонних на левом берегу низовий Волги вообще водилось мало, а уж на секретном полигоне их присутствие было полностью исключено.
Я ткнул джойстиком назад, потом, посмотрев на реакцию самолета, еще раз. Опасно покачивая крыльями, «Тузик» с трудом набирал высоту. Я вспомнил молодость, свою первую радиоуправляемую модель — пожалуй, та летала получше, а вот управлялась похуже. Но, однако, поворачивать надо, пока подопечный за горизонт не улетел… Я три раза качнул джойстик вправо.
Управление производилось с пятнадцатиметровой деревянной вышки. Вокруг была заснеженная степь с ярко-оранжевой черточкой самолета у горизонта. Вот она повернулась, на короткое время стала крестиком и снова почти исчезла. Сейчас самолет летел под прямым углом к предыдущему курсу. Я опустил бинокль.